Павел Полян, географ, историк и филолог, исследователь с 40-летним опытом работы в архивах, председатель «Мандельштамовского общества» согласился рассказать нам о своем опыте и особенностях архивной системы в России — как с ней быть и что мы можем изменить. 

— Павел Маркович, скажите, пожалуйста, пару слов о своей архивной деятельности. К каким документам вы главным образом обращались в архивах?

— Для меня этот вопрос очень сложный. У меня три профессии, из них только географическая до поры до времени не очень меня грузила «архивностями», да и то, если не считать депортации географическим сюжетом. Разные документы — нормативные акты госструктур, личные дела; максимально интересны следственные или фильтрационные дела. У меня очень широкий спектр.

Но каждый работает в своем масштабе. У меня был максимально генерализованный, наиболее мелкий масштаб, масштаб страны в целом. В этом масштабе мне личное дело отдельного депортированного человека нужно не было. Меня интересовали вещи, которые раскрывают тип репрессий, в частности, депортации. Это и приказы, и отчеты, но, повторю, не на индивидуальном уровне. Индивидуальный уровень у меня был, но когда я уже конкретным человеком занимался, тем же Мандельштамом, например, или его солагерниками.

— А как по-вашему отличается специфика работы с федеральными архивами и ведомственными архивами?

— Понимаете, это не самый характерный водораздел. Архивы очень отличаются друг от друга по степени приветливости к читателям. И поймите, что одни и те же архивы могут быть совершенно разными в общении с разными читателями. Нужно хорошо знать архивный ландшафт, следить за его динамикой. Я, например, 40 лет хожу в архивы, и на 30-м году у меня проблем с ними было меньше, чем на 10-м.

— А какие тогда есть водоразделы?

— Некоторые архивы воспринимают себя как естественные монополии в своей области — как Газпром или Роснефть в своей. И все норовят установить свои тарифы или еще что-нибудь для того, чтобы, будучи монополистами, диктовать условия по всем линиям, в том числе и по отношению к читателям. Архивы при этом недопонимают, что рубят сук, на котором сидят. А задача перейти на самоокупаемость в их случае принципиально неразрешима: культура, образование, архивное дело – сферы, априори и принципиально не заточенные под наполнение госбюджета деньгами. А есть архивы, у которых такой установки нет. Они руководствуются своим статусом. В том же архиве ФСБ с тебя денег не берут. Я, например, не считаю, что это ведомственный архив, не дружественный по отношению к исследователям, хотя я там в последнее время и не работал.

— Но ведомственные архивы, я полагаю, в целом менее доступны?

— В целом да, и правила работы в ведомственных архивах необходимо приближать к государственным. Тут все зависит даже не от буквы закона, а от интерпретации этой буквы, то есть от позиции директора. Можно тайной личной жизни считать просто саму фамилию человека , а можно — что по закону и полагается, — только тайну усыновления, нехорошие болезни, интимные и финансовые отношения.

— То есть правоприменение зависит от личного фактора?

— Еще как! И силы здесь действительно неравные: одинокий читатель vs. госкорпорация «Архив». Читатель ищет максимум, чего ему надо, а архив по разным соображениям, не обязательно идеологическим, например, из-за экономии трудоусилий своих малооплачиваемых сотрудников, как раз заинтересован в том, чтобы ничего не давать. Есть такие архивы общественных организаций, тот же мемориальский архив, где наверно ситуация другая, где, как я предполагаю, таких проблем нет и не может быть. И вот воспитать государственные архивы до такого состояния — это трудная, но правильная задача.

— Поменялось ли что-то в этом отношении после развала СССР?

— Да, поменялось. Если говорить о литературных архивах, то раньше, во времена ЦГАЛИ издательский отдел архива или, скажем, «Лит.наследство» считали себя и были чем-то вроде помещика в усадьбе, где документы – крепостные девки, а у них, у архивистов, законное право первой ночи. Во времена тандема Волкова-Зильберштейн де факто закрывались целые пласты — фонды и имена — заради томов литнаследства, которые готовились десятилетиями. Этого сейчас почти не осталось, а если где-то все же, увы, осталось — то как исключение, в виде реликтов того советского прошлого. И с этим реликтовым монополизмом можно и нужно бороться, отстаивать свои права. Микрофильмирование, кстати, помогает решить и эту задачу. Сейчас этого нет, да и сами архивы такими мощными издательскими отделами и амбициями не располагают. И все равно — это существенное изменение.

— Вы занимались историей репрессии Осипа Мандельштама. Связь с громким именем как-то помогала или препятствовала вашим поискам?

— Помогала. В разное время степень настороженности была, конечно, разная, но имя работало всегда. Замечу, что завоевание определенной репутации в деле изучения биографии какого-то персонажа с какого-то момента начинает здорово помогать. Я лично сталкиваюсь почти исключительно с желанием и готовностью помочь, а не помешать.  Навсегда и навсегда благодарно я запомнил сотрудника архива МВД Виктора Коротеева, знакомившего меня – первого «чужака» – с тюремно-лагерным делом Мандельштама: было видно, что он почел за честь быть руками, которым поручено выпустить этот документ на волю. Да и потрясающий по историческому чутью и долгу жест архива КГБ/ФСБ с автографом мандельштамовского «Мы живем, под собою не чуя страны…»: вопреки всем мыслимым и немыслимым инструкциям и традициям вырезать (да-да – ножницами – и вы-ре-зать!) его из следственного дела и передать в Комиссию по литературному наследию поэта, откуда он на послезавтра уже попал в ЦГАЛИ, став одной из главных жемчужин его коллекции!

— Так как вы очень давно работаете в архивах, у вас уже есть статус, имя как исследователя. А тот человек, который приходит впервые — что ему нужно, чтобы скорее добраться до того, что он ищет?

— Во-первых, ему надо самому точно понимать, чтó он ищет и где это вероятней всего может быть. То есть он должен очень грамотно сформулировать и для себя, и для представления архивисту, что ему нужно. Вот уже полагаться на то, что тебе подскажет сотрудник читального зала, не надо — это не в их компетенции. И когда вам говорят, что «этого у нас нет», не верьте: ищите сами, расспрашивайте коллег и сотрудников архивохранилищ.

Второе и не менее важное — и самому читателю полезно обладать нормальной человеческой коммуникабельностью. Архивисты тоже люди — не надо сразу лезть в бутылку и качать права, надо как-то поискать и найти общий язык, выстроить правильные и равноправные отношения. Архиву всего легче работать в режиме «итальянской забастовки», когда он будет выполнять то и только то и так и только так, что и как положено по инструкции. Полезно знать эту инструкцию. В общем, нужно найти некий модус вивенди, режим, благоприятствующий твоей работе и экономящий твои силы, время и нервы. Архивы – часть жизни историка, так что не удивительно, что и среди архивистов, увы, встречаются и стервы: тогда режим «итальянской забастовки» это твой максимум, а не минимум.

— Обычному посетителю архива нужно иметь в виду руководство или он все-таки может решить все на уровне сотрудника?

— Если не получается с сотрудником, конечно, надо идти к первому или второму лицу. Если в чем-то неправомерно отказывают, пиши заявление и требуй, чтобы сотрудник написал в письменном виде какой-то отказ. Чаще всего он это делать не будет, ибо правота его относительна. Если он видит, что ты тоже за себя постоишь и готов бороться за свои права, то он скорее уступит, ибо понимает, что следующий шаг — твой визит к начальству, с негарантированным для него исходом.

— А какие могут быть проблемы у посетителя уже при пользовании архивным документом?

— Например, у него может возникнуть желание сделать копию с него или скан. Есть архивы, например, Гуверовский институт в Стенфорде, где ты берешь документ, копируешь его на казенном приборе и сам записываешь в какой-то журнал. В очень многих архивах разрешено фотографировать самому. У нас же, как правило, автокопирование не разрешено, а тебя заставляют платить не только деньгами (очень часто непомерно дорого), но и временем, а иной раз и нервами. Конечно, если есть много времени, бумаги и ручка, то сидишь и пишешь — по-старинке.

— Павел Маркович, а у вас лично в последние годы возникают сложности, связанные с работой в архивах?

— Конечно, я же упомянул «стерв». Их немного, но они есть. Чем дальше, тем меньше я готов с ними бороться: если могу обойтись без того, чтобы порадовать их своей зависимостью, — обхожусь. В одиночку бороться с ними юридически непропорционально тяжело. Я считаю, что совершенно необходима ассоциация читателей архивов, хотя бы как НКО без образования юридического лица, вот как «Мандельштамовское общество» – организация, которой многого удалось добиться. Такая коллективная, корпоративная материализация индивидуальных интересов в форме общественной организации в разы повышает эффективность действий. Если возникает ассоциация, то возникает серьезный игрок на этом поле, с которыми будут считаться по-другому. Он должен, конечно, обрасти серьезными юристами.

Победить индивидуального читателя при нашей традиции отношений «архив – читатель» ничего не стоит. Но если будет такая ассоциация, и от ее имени будут идти все эти хлопоты и в общем и в конкретном виде, то с этим уже невозможно будет не считаться. И постепенно архивы перейдут в режим взаимоуважения. К этой идее я давно пришел, но раз вы сами на меня вышли, то озвучиваю ее чуть ли не впервые.

— Вероятно, эта общественная организация должна быть большая и влиятельная, чтобы противостоять архивам?

— Понимаете, когда мы по одному — мы вообще никто, мы «пропадаем поодиночке». Дунь на нас — и все. Как у «Мандельштамовского общества» есть своя задача, так и у этой ассоциации была бы своя — защита прав своих членов, читателей архивов, публикаторов, по всему спектру потенциальных конфликтов. И она действовала бы от имени не только одного человека, но и от имени всей совокупности читателей, а их очень много. Была бы такая организация – вступил бы в нее сразу: она очень нужна! И тогда, в рамках закона, возникает подлинное состязание его интерпретаций — к обоюдной пользе. И это наиболее грамотная и цивилизованная стратегия и тактика.

— Павел Маркович, большое спасибо вам за интервью!